ОТЧИЙ ДОМ

      Дом моих родителей расположен на улице Орловского, 48. Снаружи он небольшой. Но благодаря хорошей планировке внутри он кажется большим и свободным, дом имеет детскую, залу, спальню, кухню, кладовую и два коридора. Топится четырьмя печами: плита, русская печь, одиннадцатиоборотная голландка и форматка (круглая в жестяном кожухе). В суровое зимнее время, а раньше зимы были очень суровыми, печи для нас были главным удовольствием. Это тепло, светло, ласка.
      Русская печь. Какое это чудо человеческого разума и рук. Раньше ни одна изба не строилась без неё. Она вместе с кухней занимает 1/4 часть дома. Модификации были различные, но схожие. Из миллионов печей нет двух совершенно одинаковых. Одни печи берут мало дров и отдают много тепла, другие — наоборот. У нас была большая семья, из семи человек. Мать вставала рано и топила печь. Норма дров 8 полен. дрова укладывались клеткой, поэтому горели быстро. За это время мать успевала поставить два чугуна с пищей, чугун с водой. На свежих углях спечь для каждого едока по сочню, поджарить вчерашнюю кашу или поджарить на завтрак картошку. Иногда оладушки или гороховые блины. Здесь же, на свежих углях, кипит самовар. Пища в русской печке варится сразу на весь день. А какая пища! Щи из сырой капусты или из полубелка с жирным мясом, каша или картофель, тушеный со шкварками. Солянка (ершовка). Она так упреет, что там ни одной косточки не найдёшь, а запах такой, что язык проглотишь. А холодец. Такого вкусного и ароматного холодца не приготовишь нигде, кроме как в русской печи. Она не варит, а топит. Жиры в ней не отмываются и не теряют свой букет запахов жирных косток. Поэтому холодец остаётся ароматным, вкусным. Когда производится выпечка, то печь готовится специально. Подбираются дрова так, чтобы они сгорали разом, чтобы пламя от них гуляло равномерно, по всему своду печи. Свод должен иметь белый окрас и равномерно излучать во все стороны тепло.
Мать в это время была ну просто волшебница у печи! Часть углей выгребала вон, другую часть оставляла за подом, для поддержания жара в печи. Под печи заметался сосновым помелом, и печь готова. Все лучшие изделия в противнях и формах расставлялись по своим местам,  и печь закрывалась заслонкой. Выпечка велась от 20 до 40 минут, разнося по дому аромат печёных изделий.
      А чего здесь только не печётся. Пышные румяные булочки, слоёнки, блинчики, куличи. Кулич — это чудо пекарного производства. Это огромная сдобная булка во всю печь. Когда её пекут, аромат ванили стоит не только по всему дому, но и по всей улице. А пироги? Где можно спечь большой, сочный, с толстыми корками и большим содержанием начинки? Только в русской печке! Пироги с мясом, с налимом, с крупной рыбой, с творогом, с картофелем, сладкие — всё это объедение. А окорок, запечённый в тесте и подкопчённый в печи! Ставили  такую ножку па стол, режешь от косточки ветчинку и причмокиваешь от великого удовольствия. Губы не растащишь, слипаются, как это вкусно. В мои детские годы за городом на Ольшице росло много ягод на кустах можжевельника. Отец, бывало, пошлёт нас за этими ягодами. Мы нарвём этих ягод и принесём домой. Мама поставит их в горшках в русскую печку на топление, и получалось душистое, сладкое пивное сусло, из которого готовили к праздникам пиво. А сколько копчёной рыбы прошло через нашу печь, высушено грибов, ягод и сухофруктов! Зимними вечерами мы, детвора, забирались на печку, ставили на плечо печки керосиновую лампу, один читал, а другие слушали интересные книги по открытию Северного и Южного полюсов, различных путешествий Жюль Верна, Робинзона Крузо.
      Это были незабываемые вечера, которые сплачивали нашу семью. И виной всему была русская печь. А как хорошо посидеть на ней, когда придёшь домой с мороза! Есть люди, которые с целью расширения жилплощади уничтожают русские печи. А зря. Такого человека так и хочется остановить за руку и сказать ему: «Одумайся, русская печь это румянец во всю щёку, это мягкая косточка, это здоровье. Ничего на земле дороже нет, чем здоровье». Основным источником тепла в нашем доме было душевное тепло, которое исходило от родителей к нам детям, и мы ощущали его всегда и всюду, где бы мы не находились и какие бы трудности не переживали.
      Плита топилась по мере надобности, когда срочно надо было при готовить обед. Одиннадцати-оборотную голландскую печь топили осенью, зимой и весной каждый день. Она хорошо прогревалась и долго отдавала тепло. Затопляли её к вечеру. Варили в ней чугун картофеля в мундирах. Затем подавали его на стол и ели с белой квашеной капустой и хлебом. Ели спокойно, соблюдая очерёдность и уважение к старшим. Садились за стол и уходили из-за стола разом, все вместе. Питание из общей миски нам нравилось. Каждый сверчок знал свой шесток.
      Форматку мы топили только в трескучие морозы. Нам нравилось топить её. Около неё нам разрешалось жарить на кончиках ножей кусочки чёрного хлеба. Они становятся мягкими, вкусными с хрустящей корочкой. Печи в вашем доме — это как бы неотъемлемые живые существа, это часть нашей жизни.
      Лучшими мастерами в Осташкове по кладке русских печей в 20 веке были Кузьмин Николай Арсеньевич и Малинин Иван. Их печи работают и сегодня, согревая души осташей.

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

      Мой детский мир был сосредоточен в доме, дворе и на улице. Город мне казался огромным и недосягаемым.
      Однажды я увязался со старшими ребятами в кино. Кино крутили в мезонине на Евстафьевской улице (затем там была инкубаторная), да так обратно и не смог придти домой, привели взрослые люди. Меня внесли домой и говорят: «Это ваш мальчик?». А родители сидят за столом, пьют чай и отвечают в шутку: «Нет, это не наш». Тут я заплакал и закричал: «Я ваш!». И все были рады, так как на дворе уже было темно, а я был дома.
      Я очень не любил ходить в детский сад, который размещался в нижнем этаже в здании средней школы №1. Для матери было проблемой разными обманными путями оставлять меня там. Она даже через окна убегала от меня.
      Но зато с родителями я очень любил ходить в цирк и зверинец, которые были в Осташкове на постоянной основе. Цирк был построен на базарной площади, а зверинец размещался в доме ИТР на Рабочей улице, рядом с библиотекой). Я настолько был влюблён в цирк, что даже мечтал стать циркачом. В эти дни с родителями любил ходить ещё и потому, что они очень красиво выглядели и я гордился ими.
      Однажды мать задумала тихонько, чтобы я не знал, съездить в Москву к моему брату Сергею. Я выследил её отъезд. Когда дядя Ваня Пухов подогнал к нашему дому экипаж и мать села, я незаметно примостился за кожаным тентом пролетки и поехал с ними на вокзал. Когда мы проезжали мимо Знаменского монастыря, какой-то дядя крикнул: «Эй, ямщик! Стегани-ка, у тебя сзади пацан». И дядя Ваня стегнул меня кнутом. Я соскочил. Мать увидела меня и закричала, чтобы он ехал побыстрее. Я побежал за ней, заплакал, но они уехали. Тогда я решил идти за ними и пришёл со стороны Ольшицы к болоту.  Впереди росли старые сосны, а справа подходил большак и кладбище. По большаку шли две женщины. Я стал пробираться к дороге, провалился в трясине и стал тонуть. Тогда я закричал: «Караул!». Ко мне бросились женщины, но подойти ко мне они не могли, было очень вязко. Они позвали из ближнего дома мужчину, который с доскою добрался до меня и вытащил из трясины сначала меня, потом сапоги. Прополоскал меня в канаве от грязи и вывел меня на берег, и показал куда мне надо идти домой, предварительно узнав от меня мой адрес и чей я. В озере я ещё раз попытался отмыть от грязи одежду и со слезами пришёл домой. Отец меня выслушал, но не ругал. Отмыл, накормил и уложил спать.
      Любил я праздники. Особенно Пасху, Май и Октябрьскую. К Пасхе из деревни Заселье приезжала девушка Нюра со своими подружками мыть дом. В доме с песком и голиками мылось всё: и полы, и стены, и потолки. После мытья дом становился как новый, пахло смолой, теплом и уютом. Девушки за работу получали вознаграждение и уезжали к себе домой, а мать приступала к своему волшебству, она колдовала над яйцами, творогом и тестом. По дому пахло изюмом, ванилью и разными пряностями. От русской печки дышало каким-то особо вкусным ароматом и теплом. Стенки и верхняя часть комода заполнялась куличами, пасхами, жаворонками, булочками, ватрушками и цветными яйцами.
      Святить в церковь их почему-то не носили. А к нам приходил батюшка и кропил их святой водой дома, а заодно и меня подводили к батюшке и освящали. Я страшно это не любил и сопротивлялся как мог, но это было бесполезно. Но зато я любил с родителями ходить в церковь. Приписаны мы были к церкви Преображенья Христова, которую в 1938 году взорвали. Это был великолепный храм, расположенный в центре города на месте второго кладбища, основанного в начале 17 века после войны с Литвой (1 городское было рядом с Троицким собором). Храм был обнесён кованой оградой. На гранитном сером фундаменте и круглых столбах были расположены плошки, в которых горело масло.
      Особенно он был красив в вечернее и ночное время, когда подсвечивался плошками со всех сторон. Особую торжественность придавал храму звон самого большого колокола в округе, который размещался на его звоннице.
      Во время службы я любил стоять у подсвечников и менять в них свечи. Домой я часто приносил свечи и зажигал их, поставив в подсвечник на комоде или под столом. Однажды горящие свечи упали прямо на меня и на мне загорелось платье. От несчастного случая меня спас брат Серёжа. Он увидел из соседней комнаты в отражении зеркала, бросился ко мне и затушил горящее на мне платье. Я отделался ожогами и игра со свечами мне была заказана навсегда.
      В церкви мы всегда находились недолго. От ладана матери становилось дурно, и отец всех нас увозил на извозчике домой или к бабушке Анне. Затем к нам приезжали попы, и начинался пир горой. Нам накрывали стол в детской и кормили отдельно, чем я был очень недоволен и всегда ругал попов за это, так как на их столе, мне казалось, было всё вкуснее.
      Однажды в Пасху я забегался и пришёл домой в сумерках. Стучу в окно, но никто не подходит. Тогда я подтянулся к карнизу и заглянул в окно. По дому гуляют всполохи. Я заглянул в угол и увидел: горит фитиль в лампаде, горит масло в лампаде, от лампады загорается сама икона. Я побежал в Набережный сад, где гуляли мои братья. Рассказал билетёрше тёте Мане Бировой, она быстро сообщила Сергею. Сергей побежал домой и предотвратил пожар, за что в этот вечер родители меня наградили птюшками с запечёнными монетами.
      Майские и Октябрьские праздники были интересны своей политической направленностью. На площади, рядом с памятником Марксу, была построена деревянная трибуна с балкончиком для выступающих. Трибуна всегда украшалась гирляндами из ёлочного лапника. Площадь также украшалась. За трибуной на краю бульвара, где теперь стоит киоск, на двух столбах натягивался огромный портрет Сталина, нарисованный на полотне театральным художником Хриповым Колей. На крыше типографии размещались праздничные стенды. Всё было скромно и празднично.
      К трибуне подходили колонны демонстрантов и становились кому где пришлось, все старались попасть поближе к трибуне. Тогда не было микрофонов и усилителей, а каждому хотелось услышать из первых уст слова выступающих.
      Мать моя почему-то на всех праздниках выступала, а отец был против. После каждого выступления духовой оркестр играл туш. Иногда я видел, как во время выступления матери отец уговаривал оркестр не играть матери и совал им деньги и водку, но музыканты не соглашались. В такие дни, когда я с матерью приходил домой, то видел, как отец демонстративно разливал в зале на ковре помойное ведро. Мать без скандала убирала с ковра, а затем накрывала праздничный стол и кормила нас. Отцу она всегда ставила четверть водки. Он пил стаканами, хорошо закусывал, никогда не ругался. В такие минуты он любил играть на балалайке и петь старинные русские песни, особенно «Коробочку». К вечеру четверть опустеет, отец спокойно отправится спать, а мать начинает убирать со стола, кто-то из детей всегда ей помогал.
      Октябрьские демонстрации всегда отличались от майских. На них не только дёргали за верёвочки движущиеся транспаранты Дяди Сэма и Чемберлена, но они украшались светильниками и проходили с наступлением темноты. Под звуки оркестра по грязным улицам с криками и песнями двигалось сказочное факельное шествие. При сопровождении одного из таких шествий я потерял в грязи только что купленные мне калоши и имел за это солидную порку скрученным полотенцем по заднему месту. Больно было, но не обидно, ведь я многое увидел и даже запомнил на всю свою жизнь.