ДРУГ ЛЁНЬКА

      У меня был друг Лёнька Лачин. Хорошая у него была мама Евдокия Ивановна. Она воспитывала Лёньку в одиночестве. Отец по специальности был бухгалтер. Он до того допился, что пропил последние бухгалтерские счёты, и исчез бесследно. Я ходил к Лёньке почти каждый вечер. Мать, придя с работы, кормила нас, затем, помыв посуду, ложилась на лежанку и, смотря на нас, засыпала. А мы садились к столу и приступали к рисованию. Рисовали акварелью. Учителей у нас не было, поэтому рисовали кто как мог, а в основном неплохо.
      Шёл 1936 год. В Троицком соборе смывали золото. Лёлька днём был там и видел, как с левкаса икон и резьбы церковной утвари смывали горячей водой позолоту, затем этими иконами топили котёл. Он рассказал мне о прекрасных изображениях и уговорил меня сходить с ним ночью в церковь за иконами. Наступили сумерки, и мы с ним отправились в церковь. Подошли к храму, кругом было тихо. Лёнька рукой показал па дверь. Дверь была приоткрыта. Нам было страшно. Входить в храм или нет? А если там кто-то есть и поджидает нас таких? Посидев немного, мы решились войти в храм. К счастью там никого не было. На цыпочках мы стали пробираться к месту складирования икон. Сердца наши бились так громко, что их ритм был слышен в церковной тиши, а если приходилось стать на стекляшку, или ломалась под ногой щепка, то это звучало как гром среди бела дня. Подойдя к штабелю, мы взяли первую попавшуюся икону и стали рассматривать, наклонив её к оконному проёму. В это время приотворилась дверь, и в церковь вошёл сторож. Я шагнул, и под ногой у меня что-то хрустнуло. Лёнька со злостью стукнул меня в затылок. Эхо разнеслось по всей церкви, мы замерли. Сторож прислушался, но, так ничего и не поняв, ушёл, прикрыв за собой дверь.
      Мы выбрали две иконы и, тайком выбравшись из церкви, благополучно добрались до дома. Мать у Лёньки в этот день работала во вторую смену, и нам было полное раздолье. Мы отмыли иконы от копоти, смазали их льняным маслом (об этом я знал от родителей) они стали как живые, и стали с них рисовать. Это были наши первые учителя по портрету, кроме этого, мы их сохранили от котла, где они должны были сгореть. Впоследствии Лёнька стал хорошим живописцем.
      В 1934 г. храм был закрыт, в нём стали хранить картофель. Из-за плохого отопления картофель замёрз. Помню, очень хотелось есть, а дома ничего не было. Я пошёл в церковь и набрал в карманы мороженого картофеля. Дома мать полила его водой, картофель весь обледенел и смёрзся. Когда сварили, он был невкусный. Так я впервые попробовал мороженого картофеля. Хотя в годы Великой Отечественной войны его часто приходилось кушать, и он не казался таким невкусным, как в детстве.

ПОЖАР НА ОРЛОВСКОЙ УЛИЦЕ

      Мы сидим на кухне. Коля рассказывает сказку, он их чаще сам сочинял, а за окном всё покраснело. Мы выскочили на двор. Страшно, через крыши поднимается столб дыма, летят искры, вырываются языки пламени, слышны шум, крики — через улицу горел дом. Прибежали родители и нам рассказали, что в доме сгорели двое детей. Родители уложили их спать, а сами ушли в кино, оставив на столе горящую лампу. Керосин в лампе загорелся, и начался пожар. Когда пожар затушили, одного ребёнка нашли у порога, другого под кроватью. Их отец работал в милиции и был при оружии, которое у него ещё на пожаре было отобрано. Но в годовщину смерти детей, будучи на кладбище, он застрелился. Гроб с его телом стоял в красном уголке милиции (Финансовый техникум.). Похоронен был с почестями в Житном.
      Пожары в городе были часты, и все жители боялись их. В день Парижской Коммуны я отправился на концерт в клуб кожзавода. Во время концерта кто-то приоткрыл оконную штору и закричал: «Пожар!». Все бросились к окнам, но убедившись, что пожар далеко, продолжали смотреть концерт. Но через некоторое время я не выдержал и ушёл, пожар волновал меня больше. Когда я очутился на улице, то мне показалось, что пожар на соседней улице, но это был самообман. Я шёл к пожару, а он как бы удалялся от меня и двигался в сторону нашего дома. И вот когда я вышел на Володарскую улицу, то ясно было, что он на Ленинской. Когда вышел на Ленинскую, то сердце моё замерло, пламя поднималось за ветвями вяза, стоявшего в нашем огороде. Горели мы. Я как ватный вышел на Орловскую улицу и ... О чудо! Горели не мы, а наш сосед. Горел двухэтажный дом церковного батюшки, горели Демидовы. Пламя огненными змеями извивалось по потолкам второго этажа и со страшной силой вырывалось из проёмов окон и устремлялось вверх. Только к утру удалось усмирить огонь. Эту ночь мы все не спали, ведь наш дом был рядом. Хорошо, что не было ветра, и была зима.

НА ОЗЕРЕ БЕЛОЕ

      Излюбленным местом у мальчишек Орловской улицы было озеро Белое на острове Хачин. Собирались в основном спонтанно. Брали из еды кто что мог достать. На Белом у нас постоянно стояли мережи. Хорошо, когда был попутный ветер. Развалимся в лодке, кто как хочет, и едем под парусом. Только одному рулевому достаётся. А вот когда нет попутного, то трудновато приходилось. Садились в три гребли, каждому по веслу, и жмёшь до седьмого нота, особенно когда штормит. Были случаи, когда попадали и в буерагу из-под туч. Тогда и маменьку родимую вспоминали, и божились, что больше никогда не поедем, а проходило время, и снова ехали.
      Приехав на Белое, все старались пригоршнями через борт попить чистейшей воды из него. Затем выгружались на берег, и начинался аврал. Каждый знал, что кому надо делать. Я с братом Колей ехали проверять и сушить мережи. Я тогда всегда удивлялся, почему местные люди не проверяли наши мерёжи? Меня поражала их честность. Выбрав рыбу и развесив мерёжу, мы возвращались к костру. Там уже кипел котёл с картофелем, и требовалась только рыба, чтобы получилась уха. К качеству ухи Николай был всегда щепетилен, и только после его пробы все приступали к трапезе. Однажды после проверки на вкус он спросил: «А рыбу мыли?», все молчали. Тогда он встал и ногой ударил по котлу с готовой ухой. Братва разлетелась в разные стороны от огненной ухи, а он как ни в чём не бывало велел закладывать новую уху. Его все боялись и в то же время уважали за его справедливость. Бывали случаи, когда хитроумные гребцы получали веслом по затылку. чтобы не отдыхали за счёт других.
      Уха всегда получалась на славу — по-Селигерски. После трапезы лодку вытаскивали на берег, опрокидывали на месте костра вверх дном, а костёр обкладывали ветками олешника от комарья, которого было всегда предостаточно. Нагретую землю прикрывали голыми ветками и устраивались на ночлег. Всю ночь болтали, а к утру сваливались мёртвым сном. Просыпались поздно, работали, обедали и опять в путь, домой. Так было всё лето. Улов делили всем поровну по пайкам. Один отворачивался и говорил, какая кучка кому. Все были довольны и на обратном пути работали вёслами веселей, ведь ехали домой, который всегда к себе тянет.
      В моё детство рыбу в озёрах Селигерского края ловили все кому не лень. Все берега были поделены на участки. За каждый участок отвечали его владельцы. Участки охранялись и чистились от водной растительности.
      Рыбу ловили впрок, излишки продавали. Снасти развешивались для просушки прямо на берегах. Зрелище было красивое и привлекательное.
      Затем появился Гослов, инспекция и модное словечко «браконьер». Участки сразу забросили, сети с берегов исчезли. Рыбы в продаже не стало. Берега захламились и заросли кустарником и камышом. Рыбные нерестилища исчезли, поголовье её сократилось и измельчало. Жители стали тайком ловить её, по ночам и разным способом. И все стали одновременно браконьерами - и рыбхоз, и частники. Ловить стали днём, ночью тралами, электротоком, лесочными сетями. электроудочками, в ход пустили весь научный прогресс. Вылавливали всё, что шевелится, потому что всё наше и всё ничьё, нет хозяина.
      Козить рыбу меня научил старший брат Николай. Он сам покупал у Сосницких мастеров лодку, сам её пригонял в город, сам смолил, сам клепал из обручей козу, готовил мазутное тряпьё и смоляные дрова.
      Я всегда был рад, когда он брал меня с собой козить или лучить рыбу.
      Лучить рыбу это своего рода искусство. Надо знать, когда рыба стоит, когда играет... Всё зависит от погоды и времени года. Лучше всего козить с августа и до заморозков и ранней весной. С августа рыба отгуливается и неосторожная, а весной гулящая, от любви одуревшая. Плохо лучить, когда луна, рыба тогда ходовая и чуткая, от малейшей неосторожности бросается наутёк.
      Приезжаешь, бывало, после такой ночёвки домой, весь чёрный от копоти, только блестят белые зубы да глаза.

ЛОДКА

      Как только немцы стали приближаться к Осташкову, по указанию горсовета бригада громил с кувалдами и ломами стала ходить по берегам и разбивать лодки. Я очень любил брата Колю и чтобы оставить память о нём, мы с отцом и Юрой перетащили Колину лодку с берега домой во двор и замаскировали её от погромщиков.
      Когда кончилась война. Юра спустил её на озеро, но покататься ему не пришлось, её у него украли. В 1946 году я прибыл из армии и нашёл её, и через милицию она была возвращена нам.
      Соскучившись по озеру, я отправился на ней в Теменку ловить мерёжами рыбу. Погода стояла чудесная, дул попутный ветерок, и вот под парусом я еду в Чёртовых воротах и смотрю на облысевший остров Кличен. Лес на нём во время войны был спилен на дзоты и на топливо для города. Вспомнил Колю, как он брал меня на Кличен с ночлегом. И так стало обидно, что он погиб, не дожив до победы, ком подкатил к горлу и по щекам потекли слёзы. Я ехал, управляя лодкой, а слёзы текли по щекам, и я слизывал их языком, а в памяти у меня пробегали картины детства, связанные с Колей и рыбной ловлей. Ведь он был у меня лучшим учителем по ловле рыбы и жизни в лесу с ночёвками.