НАЧАЛО ВОЙНЫ

      Осенью сорокового года у нас дома произошёл скандал. Я сидел на кухне и учил уроки. Отец отдыхал на русской печи. Домой пришёл Коля и переключил свет в свою комнату. Я перешёл к нему. Затем он пошёл в кухню и снова переключил свет, Я заплакал. Отец слез с печки и переключил свет ко мне. Коля зашумел и стал пререкаться с отцом, затем оделся и ушёл из дома, Домой он не вернулся. На следующий день он пошёл в военкомат, подал заявление и досрочно из десятого класса пошёл служить в армию. Служил в Воронеже, в артиллерии.
      От Коли передали последнее письмо с фронта, в котором он сообщал, что в тяжелейших условиях ведут бои севернее Смоленска. Весной 45-го года со станции к моим родителям пришла женщина и сказала, что ночью в закрытых вагонах везли наших пленных в Сибирь, и через разбитое окно Коля просил её сходить в город по адресу и передать родителям, что он жив. По-видимому, его ожидала страшная судьба Сибирского концлагеря, из которого не суждено было вернуться живым. Хотя извещение, что он пропал без вести, пришло дважды.
      21 июня в нашей образцовой школе был выпускной вечер. Ночь была великолепна, а день ещё лучше. Что будет война, мы знали за месяц, об этом в народе говорили. Но что она начнётся 22-го, то об этом мы не знали. Все жители города, радостные и нарядные, садились на паром и отправлялись отдыхать на остров Кличен. Ситуация резко изменилась в 11 часов, когда по радио сообщили о начале войны. Народ поехал в обратном направлении, мужчины под градусами, женщины в слезах. В городе началась мобилизация. Изо всех селений потянулись подводы с мобилизованными. Молодёжь моего возраста стали мобилизовывать на оборонные работы и в ФЗУ для отправки в Сибирь.
Я в это время с матерью и Юрой уехал работать на Машугиногорский маслозавод. Завод мы приняли в июне, а в августе пришлось его эвакуировать. Сначала эвакуировали весь молочный скот в Есиновический р-н. Затем подготовили к эвакуации завод. Но вывезти его не удалось. Немецкая армия в начале октября вошла в Машугину Гору без единого выстрела. Сначала мы жили в сенных сараях в лесу. Затем все жители стали перебираться в деревню, так как немцы вели себя благоразумно. Мать узнала, что молодёжь моего возраста будут отправлять в Германию на работу, и наступило время мне уходить. Ночью я отправился в Дубово, чтобы оттуда пароходом добраться до Осташкова. Началась артиллерийская стрельба. Свапуща горит. Снаряды летят через деревню и рвутся в лесу. Я околицей добрался до леса и дорогой пошёл в Дубово. В Дубово на пристани собралось много народа, все ждали пароход, но он не пришёл. Надвигалась ночь, по небу низко ползли облака. Я забрался в сенной сарай и расположился на сене. По крыше забарабанил дождь, долго не мог я уснуть. В голову лезли разные мысли, да и мыши покоя не давали, лазили и пищали в сене под самым ухом.
      Утром проснулся поздно, солнце уже было высоко. Народ опять скопился на пристани. В обед из города к пристани подошёл катер «Прогресс», на катере был военком Гордиенко, он пообещал на обратном пути захватить меня с собой, только разведает, где немцы. Но катер не вернулся, немцы подстрелили его, как только он появился в их поле зрения. Я стал думать о ночлеге. В сарай к мышам идти не хотелось, попросился к бабушке в первом же доме. Бабушка была очень гостеприимная. Она затопила галанку, поставила чугунок с картошкой, велела разуться и высушить перед печкой портянки. Сижу, смотрю, как от моих портянок идёт пар, как закипает от стенок чугуна вода и вдруг за окном какое-то тарахтение. Я посмотрел в окно и, о Боже, пароход «Каховский» подходит к пристани. Я схватил сапоги и босиком побежал к пристани, не разбирая дороги. Когда я добежал, теплоход разворотом отходил от пристани, скребя пристань привальным брусом. Я прыгнул на борт, и мы поехали за ранеными в Заплавье, а затем в город. В город мы прибыли на рассвете. От пристани до дома один квартал, но я его пройти не смог, нарвался на патруль и попал в комендатуру, там меня держали до обеда, всё наводили справки, кто я такой. Дома меня встретил отец и был чертовски рад.
      Против нашего дома, в доме пароходчика Уткина, разместился штаб, и мы с отцом стали работать у них на кухне истопниками. Но это было недолго. Ночью началась артиллерийская стрельба в районе Любимки, и штаб как ветром сдуло. Военные из города ушли. Вся власть переехала в Жданово. В городе наступило безвластие. Город опустел. Но вскоре опять появились военные. Стал работать хлебозавод.

КАК Я СТАЛ НЕМЕЦКИМ ШПИОНОМ

      Июль 1941 года. Немцы наступают. В городе неспокойно. Я с товарищем решил съездить в район Житное, порисовать. Приехали, опустили якорь и стали рисовать. На берегу играли дети. И вдруг я слышу, как они говорят о нас, что мы немецкие шпионы и что мы зарисовываем кожзавод. Я решил их разыграть и стал на немецком языке петь песню «Широка страна моя родная». Немного подурачившись, я забыл о детях. Вдруг, откуда ни возьмись, на берегу появились солдаты и приказали подъехать к берегу. Меня забрали с красками, посадили в чёрный лимузин. Солдаты сели в полуторку и повезли в красный дом в ГПУ. Там меня допрашивали. Дома у нас провели обыск. На допросе задавали одни и те же вопросы по нескольку раз кто я, кто мои родители, жили ли мы за границей, были ли в оккупации и т. д.
Последний раз меня допросили перед полуночью. Когда я шёл домой, на площади по радио исполняли Интернационал. Дома не спали и ждали меня. Мать плакала.

1941 ГОД. МЁРТВЫЙ ГОРОД.

      Ноябрь, дикий холод, в городе ни души, хотя не все жители эвакуировались. Гражданской власти нет, хозяйничают военные. Иногда по Рабочей и Ленинской проскочит связной на мотоцикле и опять тишина. Немец обосновался на зимние квартиры, а наши войска готовились к наступлению.
      Вечереет. Сижу с отцом дома. Отец обдирает в ступе овёс на крупу, я любуюсь его работой. Между прочим, я ему рассказал, что видел в одном месте заспиртованных рыб. Он спросил: «Нельзя ли этот спирт пить?». «А почему нельзя? Можно!».
      Я стал приносить, а он стал пробовать. Сначала пил с пресноводных, затем с морских, потом с лягушек, а затем и змей, только вот с гадюки не стал.
      Я у него спросил: «Папа, ты что алкоголик, что всё это пьёшь?». «Нет, — отвечает он, — просто требуется как-то расслабиться, тем более, когда кругом идёт война и смерть стоит рядом». Купить вина в то время практически было не возможно. Вот он и пил эту гадость.