ВОДНАЯ ПРИСТАНЬ

      Мы радовались, что наши войска бьют немцев, но на душе было неспокойно.
      В город всё больше и больше стало поступать раненых бойцов. Все административные здания были превращены в госпиталя. С фронта на санобработку, переформировку и отдых прибывали неукомплектованные воинские части.
      До войны тихая, спокойная улица им. Орловского превратилась в перевалочный пункт. На лёд озера садились санитарные самолёты «У-2» и разгружали раненых.
      Вся проезжал часть улицы, на протяжении двух кварталов, была занята палатками санпропускника, где день и ночь обрабатывали прибывших с передовой солдат от самого опасного врага всех времён и всех войн — человеческой вши. Дров иногда не хватало, рубили деревья в Житном, в городских садах, на бульваре. Хорошие деревья старались не трогать.
      Как бы трудно не было, но вести с фронта приносили много радостей и надежд. Наши войска продвигались вперёд.
      Март выдался погожий. В лучах солнца снег был ослепительно белым, искрящимся блёстками всех цветов радуги. В такие дни на душе бывает светло и радостно. Помню, я проходил мимо Набережного сада. Грачи, с радостным криком деловито занимались своим брачным новосельем. Деревьев в лесу осталось мало, да и птиц прилетело немного, война и их не обошла стороной. На столбе около водной пристани вижу какое-то объявление. Информации мы тогда получали мало, поэтому всякая бумажка нас интересовала.
      Подхожу, читаю: «... требуются матросы, кочегары, шкипера, разнорабочие обоего пола в возрасте не моложе 16 лет...». Я твёрдо решил идти работать, родители не возражали. В то время у меня вкралось сомнение, смогу ли я, выдержу ли, ведь у меня не было никакой профессии. Меня ждали трудности. Но тогда было всем очень трудно, и каждый верил, что потом будет легче.
      Я написал заявление и явился к начальнику судовых мастерских Маурину Максу Ивановичу. Он меня встретил с приветливым латышским акцентом: «Ну что, парень, так сказать, работать к нам пришёл. Так сказать, это хорошо, нам нужны люди...».
      Обсудив положение дел, мы на другой день утром отправились на полуторке в д. Нижние Котицы. Я сидел среди ящиков в кузове машины. На спине болтался полупустой вещмешок, в котором брякали чуть ли ни на каждом ухабе ложка, кружка и котелок. К ящикам старался не прислоняться, боясь раскрошить краюшку хлеба, завёрнутую в полотенце и бельё. Это всё, что могли мне дать родители.
      Ехали долго, дорога была местами перекрыта сугробами, приходилось часто слезать с машины и разгребать снег. В Нижние Котицы прибыли к полудню. От деревни до речки Крапивенка, в которой зимовал весь флот пристани «Осташков», пробирались пешком по протоптанным тропинкам среди кустов ольхи и чахлого березняка.
      Я всё смотрел вперёд, стараясь увидеть пароходы, но впереди, кроме снега и кустов ничего не было видно. Шли молча. Макс Иванович шёл впереди, широко размахивая руками в шоферских рукавицах — крагах, я сзади след в след, так было мне легче идти по глубокому снегу. Вскоре показался белый дымок, а затем труба и корпус парохода «М. Горький». Оказалось, это было только одно судно, которое не гасило свой котёл и отапливалось. Оно являлось жильём для людей.
      Я хорошо знал этот пароход. Он был ровесник моего детства, наш старый колёсный друг. Как мы любили купаться под его пологие раскатистые волны. Я стоял и думал: «Ты оригинален и красив. Ты «ампир» Селигера. На твоих бортах я каждую весну в три цвета писал твоё название. А теперь ты поблёк и обшарпан. Но ничего, старина, придёт время, и мы тебя покрасим. Стоишь ты, притихший, среди кустов ивняка, прижавшись к пологому берегу речки Крапивенки. Но ты живой. Твоё сердце — котёл — ещё работает. Оно отдаёт своё тепло людям, которые так нуждаются в нём».
      На палубе и около парохода никого не было, из пассажирской каюты доносился глухой мужской голос. Мы поднялись на палубу. Других судов вокруг не было видно. С целью маскировки они были расставлены по всей речке. Открыв дверь, мы спустились через тамбур в каюту. Воздух был спёрт, и неприятно пахло мокрой обувью и грязным бельём. Посредине каюты стояла раскалённая печка — буржуйка. Фыркал чайник, выкидывая из-под крышки струйки пара. Народ занимался каждый свои делом. Увидев нас, все примолкли. Наступило неловкое замешательство. Первым его нарушил Макс Иванович своим приветствием и шутками. Он говорил мало, но если говорил, то говорил кратко и красиво. Нас пригласили отведать чаю, заваренного веточками брусники. С мороза он был великолепен, обжигал губы и издавал запахи лета.
      За чаем и после начались мои знакомства с жильцами зимовки. Это были пожилые, умудрённые жизнью люди, хорошо знающие, что им надо делать и как делать. Со всеми я нашёл очень быстро контакт. Только один человек меня беспокоил. Я чувствовал, что я ему нравлюсь, и в тоже время в его глазах отражалось какое-то ко мне недоверие. Потом он мне сказал, что это было недоверие к моей молодости. Меня он стал звать не по имени, а просто «студент».
      Это был механик парохода «М. Горький» Чугунов Кузьма Петрович. Человек он был суровый, неразговорчивый, с пронзительным взглядом, малограмотный, но своё рабочее дело знал не хуже инженера.
      Макс Иванович вскоре ушёл, ему надо было отправляться в город, а я остался. С этого дня началась моя трудовая жизнь.
      С утра мы работали, готовили флот к навигации. А вечером все собирались в каюте «Максима». Работа была тяжёлая, выбрасывали снег из барж, обкалывали лёд вокруг судов, готовили к работе судовые машины. Для того, чтобы начать буксировку всего каравана в Осташков, надо было заготовить в лесу 20 кубометров дров и доставить их по бездорожью на пароход «Максим Горький».
      Но хуже всего обстояло дело с питанием. 200 гр хлеба и больше ничего. Стакан кипятку и ломтик подсоленного хлеба — вот твой завтрак и обед, и ужин. В теплоходе «Совет» был мороженый гнилой картофель, который мы выгружали на лёд, расчищая тем самым каюту. Иногда пробовали варить его, но смельчаков его есть было мало, уж очень он был невкусен. Недалеко от нас осенью по первому льду утонула лошадь. В апреле она вытаяла и всплыла. От неё дурно пахло. Несмотря на это второй механик тов. Павлов отрезал от неё куски мяса и варил. Мы его упрашивали, чтобы он не варил в каюте, иначе дышать было трудно. Но он так ослаб, что иначе поступить не мог. Тяжело было смотреть на него, как он ел, хотя сами были голодные.
      Здесь я узнал о судьбе Селигерского флота. В октябре 1941 года враг вплотную подошёл к Осташкову. Начальник пристани тов. Полагин Михаил Гаврилович получил указание эвакуировать весь флот в г. Калинин. Всё, что можно было эвакуировать, грузили в баржи и пароходы. Помню, в одну баржу было погружено оборудование ящурного института, который тогда располагался на острове Городомля. Баржа стояла у мола Набережного сада. Здесь же загружался теплоход «Совет».
      После погрузки весь флот с прощальными гудками и звуками сирен выстроился в кильватер и взял курс на г. Калинин. Но в Калинин попасть флоту было не суждено. Сначала не было воды, бейшлот не открывали, а без воды через пороги идти было нельзя. Через некоторое время бейшлот взорвали, воды стало много, но идти опять было нельзя, враг взял г. Ржев. Тогда было получено указание — флот уничтожить. Но водники решили не уничтожать флот, как бы предчувствуя, что он еще понадобится для разгрома врага и спрятали его в излучинах речки Крапивенки, хорошо замаскировав ветвями деревьев, а сами ушли в только что организованный партизанский отряд. В боях с врагом они честно отдали свои жизни. И вот теперь нам, молодым подросткам, юношам и девушкам, надо было вернуть к жизни Селигерский флот.
      Приближался радостный день, день возвращения и флота, и нас в г. Осташков. За день до возвращения были опробованы машины на пароходе «М. Горький».
      Утром 30 апреля я впервые стал на вахту. Настроение было радостное. В кочегарке приятно пахло осиновыми дровами. Котёл ожил и своими звуками, которые создавались поддувалом, дымогарными трубами, сифоном и инжекторами как бы пел от радости. Единственное, что огорчало — это перед отъездом мне и некоторым товарищам не хватило хлеба, который мы должны были получить на дорогу.
      На шестах и на буксире весь флот стали выводить на фарватер и счаливать. К полудню всё было готово. И вот наш «Старик», пароход «М. Горький», взял на буксир весь Селигерский флот и потянул его в Осташков. Скорость была чертовски мала. На буксире были теплоходы «Совет», «Каховский», пароходы «Островский» и «Луначарский», «Демьян Бедный», «Кропоткин», 12 деревянных барж и катер «Большевик».
      На второй день мы подошли к погосту Рогожа. Караван оставили на якоре, а сами поехали за дровами. Дрова на берегу были не пристанские, но комендант разрешил загрузить пароход. Сюда же, в Рогожу, нам должны были привезти хлеб, но хлеба не привезли. И вот, совершенно голодные, мы снова стали на вахту. Иногда я поднимался на трубу и смотрел на воду — не плывёт ли по форватеру дохлая рыбка, вот как хотелось есть. Спустишься в кочегарку, посмотришь на манометр, а стрелка бежит назад, здесь сразу забываешь о голоде, ведь на буксире такой караванище. Топка на «Максиме» была огромная, дрова она употребляла метровые. Поднимаешь полено, а в топку его и не впихнуть, руки дрожат и в голове мутится, а делать надо и делали. За 12 часов так устанешь, что после вахты валишься прямо на дощатую полку в одежде и спишь до своей смены. Время во сне проходило так быстро, что когда тебя будят, думаешь — неужели опять на вахту.
Ну вот и Рудинский мост. По Селигеру ещё плавают отдельные острова нерастаявшего льда. Как только поравнялись с Ольшинской рожиной, на горизонте показался город. Было уже 2 мая. При подходе к городу дали приветственные гудки.
      По деловому рассредоточили весь караван — баржи на о. Фомин, пароходы на о. Кличен и Вороний, теплоходы в гавань пристани. Итак, мы в Осташкове. Несмотря на то, что мы выполнили такую трудную работу, и за два дня пути во рту у меня не было ни крошки хлеба, самочувствие было хорошее, ведь мы дома. Караван вёл Семёнов Александр Иванович. Это был мой первый капитан. Перед уходом по домам он у меня спросил: «Как себя чувствуешь?». Я сказал, что очень устал и боюсь, смогу ли завтра придти на работу. «Придёшь домой, поешь, отдохнёшь и завтра вернёшься, как ни в чём не бывало». Оно так и получилось. На другой день я шёл на работу с удовольствием. С этого момента пароход стал для меня лучше, чем родной дом. За шесть с половиной месяцев никто из членов команды ни разу не оставался дома, работали без выходных. Так для нас началась новая боевая жизнь.
      Была весенняя распутица. Дорог не было. В это трудное время через Селигер проходила единственная дорога для войск 1 ударной и 53 армии Северо-Западного фронта, которую должны были обеспечить работники водной пристани и они с этой задачей справились с честью.
На фронт перевозились военные грузы: бомбы, снаряды, мины, гранаты, патроны, продукты питания, медикаменты, горючее и т. д. А с фронта везли раненых и трофейный груз — разбитую немецкую технику, автомашины, танкетки, пушки, самолёты и т. д.
      Грузы доставлялись по двум направлениям: Осташков— Свапуще и Котчище — Залучье. В Осташкове основная погрузка шла через кожзавод. К лесопилке была подведена ветка железной дороги. Баржи нагружались прямо из вагонов и с платформ.
      Для построения узкоколейной железной дороги от Свапуща к фронту надо было перевозить вагоны, платформы, рельсы и локомотивы. Это было связано с большими трудностями и риском, ведь баржи были не приспособлены к такому грузу. Хорошо, что лето 1942 года было тихое, на озере не штормило. В Котчище грузы поступали из Чёрного Дора автотранспортом, а дальше мы их перевозили в Залучье или Свапуще.
      Труднейший это был маршрут. Караван из 4 барж надо было везти по реке Княже. Она мелководна и извилиста. Гружёные баржи то и дело заваливались на рожины. Их с большим трудом приходилось сталкивать с отмелей. И всё это делали вручную на вагах и шестах. И так каждый день. Кроме того, на этом маршруте не было дров. Дровами приходилось заправляться или в Осташкове на острове Вороний или в Залучье или в Котчище с моста. Были случаи, когда приходилось пилить сосняк на Хретенской рожине, или в Картунском бору, или, в лучшем случае, разбирать на дрова брошенные бани на берегу.
      Сырые дрова горели плохо. Сифон включать было нельзя, иначе искры демаскировали ночью пароход. В таких случаях приходилось становиться с караваном в берег и поднимать пар в котле, иначе машины не работали.
      Работать в кочегарке по 12 часов в сутки — это был настоящий ад. Здесь сломается самый крепкий человек. Мы разделили смену на три части и сменялись каждые 4 часа. Трудности были ещё и в том, что каждый день приходилось колоть, катать на тачках и грузить в кочегарку и на палубу 15-20 кубометров дров. За навигацию каждый пароход расходовал до З тысяч кубометров дров. Команда состояла из 8 человек: 2 матроса, 2 кочегара, 2 механика, капитан и его помощник. И всю эту махину дел надо было переделать руками 8 человек. И делали, и возили грузы бесперебойно, снабжая фронт всем необходимым. Сначала мы плавали днём и ночью, фашистская авиация не трогала нас. Затем появилось первое известие. Нам сообщили, что бомбили теплоход «Совет», который ходил на одной машине в Свапуще, вторую не мог отремонтировать из- за отсутствия запчастей.
      Это был огромный пассажирский теплоход с двумя нефтяными дизелями. К счастью, бомбы не попали в корпус теплохода, и из членов команды никто не пострадал.
      В конце мая к нам на пароход прибыл новый капитан Марков Иван Маркович, а капитан Семёнов стал его помощником. Это был рослый, симпатичный, представительный мужчина с крупными чертами лица и с седеющими волосами. Плавать мне с ним пришлось недолго. 15 июля 1942 года была прекрасная погода, на небе ни облачка, на озере полный штиль. Ничто не предвещало беды, а она случилась. Со стороны солнца вышли два мессершмидта и пошли в пике на безоружный караван. Раздался треск, взрывы, надрывный вой моторов вражеских самолётов, всё полетело в разные стороны. Затем небольшое затишье, пока самолёты набирали высоту, и снова всё стало рваться и трещать, полетели дрова, щепки, куски досок от вспоротой крупнокалиберными пулями палубы и капитанской рубки. Фашисты расстреливали пароход с циничной немецкой наглостью. Лётчики вели машины так низко, что видны были их улыбающиеся лица в огромных очках. Один из снарядов пролетел через трубу и разорвался перед капитанской рубкой. Осколки сделали своё чёрное дело. Они пробили со стороны спины навылет грудь капитана Маркова и оторвали кисть руки. Несмотря на смертельные раны капитан не бросил штурвал и только когда самолёты улетели, позволил вынести себя из штурвальной и отправить на катере в госпиталь, где он и скончался. Рейс этот был закончен без капитана. В этот день, как мы узнали позже, в 10 часов 30 минут против деревни Зимник было совершено нападение на пароход «Луначарский», который шёл по курсу Котчище - Свапуще. Там был смертельно ранен капитан Хоробрых Алексей Сергеевич. Капитан не оставил парохода и закончил рейс сам. Врачи боролись за спасение его жизни 8 дней, смерть взяла своё. 23 июля перестало биться сердце капитана А.С.Хоробрых.
      По возвращении в Осташков нас поставили на ремонт, через 4 дня он был закончен. Теперь на пароходе были установлены 2 крупнокалиберных пулемёта, которые обслуживались расчётами зенитчиков. Семёнов А. И. стал опять капитаном, а его помощником назначили Никонорова Якова Ивановича. Для укрепления дисциплины, порядка и организованности среды членов команды и расчётов зенитчиков на пароход прибыл комиссар. С этого момента вся работа проходила под его непосредственным руководством.
      7 августа, взяв гружёные баржи в канале кожзавода, мы отправились в рейс на Свапуще. Как только прошли острова и стали огибать полуостров Коровий, я сменился с вахты. Время было 12 часов. Со стороны Новых Елец показались два мессера, они шли на большой высоте и улетели в направлении города. Я спустился в каюту и расположился отдыхать. Через некоторое время прозвучала боевая тревога. Расчёты бросились к пулемётам. Оказывается, самолёты зашли со стороны солнца и напали на нас. Сквозь дремоту я услышал стрельбу и вой авиационных двигателей, Я понял, что это налёт, и побежал наверх. Над самой трубой парохода летел самолёт, а второй шёл в пике на пароход. На палубе была страшная картина — из двух расчётов все были убиты. Пулемёта на первой площадке не было, его срезало огнём противника и он упал в воду. На втором пулемёте был в живых только командир и он в упор расстреливал пикирующего на пароход мессера. Самолёт задымил и пошёл в сторону фронта. Вечером нам сообщили, что он упал на нашей территории.
В момент, когда шло единоборство между самолётом и пароходом, кочегар Соломонов Василий Фёдорович выскочил
на палубу и помог своему отцу перерубить буксир баржи и направить пароход на берег. С полного хода судно выбросилось на берег в районе Каменного острова. Так был спасён пароход «Максим Горький». Враг не обстреливал баржи, хотя там был смертоносный груз: бомбы, снаряды, 150 тонн бензина, а охотился за пароходами и плавсоставом. В этом сражении погибло 13 зенитчиков, из членов команды были тяжело ранены кочегар Клеткин и матрос Бойков. На следующий день нас приехали стаскивать с берега теплоход «Совет» и два военных катера. Рвались тросы, но пароход с места не двигался. Только после подмывания грунта из-под корпуса парохода и раскачивания его из стороны в сторону к полудню мы были на плаву. Всех беспокоил один вопрос — будет ли течь в корпусе, но оказалось, что течи нет и можно продолжить плавание. Здесь же нам дали указание — плавать теперь только ночью. Дождавшись темноты, мы продолжили свой рейс. С малым количеством экипажа доставили грузы в Свапуще.
      Ночные рейсы стали менее опасные, но зато водить пароходы ночью было очень трудно, особенно осенью. Ходовых огней на берегах не было, бакена не горели, часто были ночные туманы, всё приходилось делать вслепую, напрягая своё зрение и сноровку. Были случаи, когда и ночью приходилось прижимать караван к берегу. Пролетающие ночные бомбардировщики вешали в воздухе на парашюте «лампадки» и всё становилось видно как на ладони, но как-то обходилось, то ли они не замечали нас, то ли у них боекомплекты были израсходованы, но они нас не трогали.
      Был и такой неприятный случай в августе месяце. Прибыли мы днём на пристань Осташков для заправки маслом для машин и получения хлеба. Я тогда работал на пароходе «Островский». Все разошлись. Вдруг налёт на город. Около 30 бомбардировщиков показались со стороны Ронского, разделились на три группы и пошли бомбить. Одна группа по станции железной дороги, другая пошла на разъезд Казино, а третья — на водную пристань. Начальник пристани тов. Палагин А. Г выскочил из диспетчерской на крыльцо и кричит: «Островский», убирайся с пристани». На пароходе никого нет кроме меня. Слышу в кочегарке хлопнула дверца поддувала. Я к люку. Смотрю, там Агеев Виктор. Я ему кричу: «Пар есть?». Отвечает: «Есть». Тогда я сбрасываю чалку со свай, бегу в рубку и подаю команду «Полный назад», а сам смотрю на небо. Самолёты стали ложиться па крыло, это значит, что сейчас будут сбрасывать бомбы, Я даю команду полный вперёд, и пароход только стал набирать скорость, как одна бомба рванула под кормой, а три одна за другой стали поднимать фонтаны воды сбоку прямо по курсу. В это время Виктор вбежал в рубку, и мы были рады, что бомбы не попали в нас. Корпус парохода весь трясся от вибрации, так как машины работали на всю мощь. Остановились мы на о. Вороний, на пристань вернулись после бомбёжки,
      Так день за днём в работе мы и не заметили, как кончилась навигация, В ноябре ударили крепкие морозы. В Свапуще замёрзли после разгрузки 4 баржи. Теплоходу «Каховский» и пароходу «Островский» дано было указание вывезти эти баржи из ледяного плена. Лёд был толщиной 4-5 см. до Свапущенского плёса прошли без особых затруднений, только у Новых Елец пришлось пробиваться, зато по Свапущенскому плёсу пробирались весь день. Хорошо, что у «Каховского» обшивочный лист корпуса был десятка и нос был подбористый. Он в основном и прокладывал путь во льду, а «Островский» помогал расширять полынью, ведь баржи были деревянные и значительно шире пароходов. Военные пробовали взрывать лёд, но результаты были плохие. К вечеру все баржи были выведены и отбуксированы на о. Кличен. Это был мой последний рейс. Затем весь флот был законсервирован на зимнюю стоянку.