АРХИВНОЕ ДЕЛО

    Архив — это организация, учреждённая Петром Великим в 1720 году. Это место хранения документов особой важности. В истории архива были как белые, так и чёрные полосы. Несмотря на все перипетии Архив выжил и сохранился до наших дней. В Осташкове Архив тоже всё испытал и пережил на себе. В 1941 году он был эвакуирован в город Калинин, но не вернулся оттуда. Архив возобновил свою работу только в ноябре 1945 г. Размещался он в здании горисполкома. Потом его перевели в звонницу Троицкого собора. Вскоре архив опять переехал в здание горисполкома. Там архив стал занимать помещение бывшего магазина «Селигер». Впоследствии архив передвинулся в помещение, которое занимала сберкасса, где он находится и по сей день. Условия для архива сейчас хорошие. Я знаком с нашим архивом 15 лет. Все документы обработаны, прошнурованы, в переплёте. Хранятся на стеллажах. Некоторые документы занесены в банк памяти компьютера. Роль архива значительно выросла за последние три года, когда в стране началась купля-продажа имущества, земли и т. п. Здесь посетители идут валом. Всем надо дать исчерпывающий ответ. Правильно расположенная документация позволяет в считанные Минуты это сделать.
   Так что же такое Архив? На этот вопрос хочется ответить так: Архив — это поэзия, это симфония, это магия. Без архива не написал бы я эту книгу.

НИЛОВА ПУСТЫНЬ

   В 10 км от города расположен на одном из маленьких островов мужской монастырь Нилова Пустынь.
   С сентября месяца 1939 года по июнь месяц 1940 года в монастыре располагался лагерь для польских военнопленных офицеров. Постоянным контингентом в лагере было 6,5 тысяч. Все они работали в песчаных карьерах: носили песок в рогожных кулях на дамбу, соединяющую остров с материком.
   В мае—июне месяцах 1940 года все они исчезли. Как и куда была тайна. Эта тайна сохранялась свыше пятидесяти лет. Но я её знал.
В 1986 г. в начале перестройки, когда в стране началась смута, я связался с Калининским мемориалом и через него с Варшавой, и сообщил туда.
   12 января 1989 года в Осташков из Варшавы, прямо к моему дому подъехал автобус. Границы тогда не охранялись, и они прибыли в Осташков беспрепятственно. В автобусе были родственники репатриантов, которые надеялись, что их родные ещё живы, и группа кинематографистов. Я сел в автобус, и мы отправились через погост  Троеручица в Нилову Пустынь. На погосте Троеручица я им показал те места, где были зарыты польские офицеры. На этих местах были расстелены ткани и устроено поминание. Службу вёл польский капеллан. Зрелище было не из приятных, так как все плакали, а некоторые просто откупоривали бутылки с водкой и поливали водкой могилки.
Один из поляков стонал и громко причитал: «Поверьте! Как у меня сейчас тяжело на душе. Это словами не передать»
   Люди плакали, громко говорили, стрекотали кинокамеры; они замерзали на морозе, их отогревали в автобусе и снова производили съёмки.
Затем мы поехали в Нилову Пустынь. Приближался вечер, солнце садилось за горизонт. И вот из-за соснового бора появились купола Ниловой Пустыни. Зрелище было великолепное. От Ниловой Пустыни и от деревьев по озеру ложились длинные-длинные тени. В воздухе сверкали кристаллики снежинок, отражаясь в солнечных лучах. И вот, при такой божественной красоте, мы стали подъезжать к монастырю. Переехали мост и остановились у центральных ворот, перегороженных шлагбаумом. Вылезли из автобуса и в полнейшей тишине пошли осматривать ансамбль монастыря. Вот он знаменитый дуб Нила, весь искорёженный веками и посетителями, Богоявленский собор, собор Петра и Павла, монастырские кельи, гостиный двор, архиерейские покои. Во всех этих зданиях жили поляки, они любовались красотой архитектуры и местной природой, которая напоминала им их родные места, но они не знали, что этот дом для них будет последним.
   На эту красоту все присутствующие смотрели со спокойственным блаженством, ведь её видели их родственники. Из монастыря все уходили в полном молчании. Сели в автобус и отправились в город Осташков. Автобус остановился около гостиницы, в ресторане «Селигер» был накрыт поминальный ужин, и после ужина они взяли курс на Варшаву. Так и не узнав, где их родственники, что с ними.
   Только в 1990 году было установлено, что всех их расстреляли в городе Калинине, в подвалах медицинского института, и погребены они в посёлке Медное.
   Снятие завесы с тайны ХХ века принадлежит сотруднику Калининского «Мемориала» Глушкову; журналисту «международнику» литературной газеты Баринову Владимиру, английскому премьеру Маргарет Тетчер и огласки общественности, что привело к переговорам Ярузельского с Шеварнадзе в Варшаве, а затем в Смоленске с Горбачёвым, и явилось результатом передачи документов по польскому вопросу для огласки. И мы узнали, что польские офицеры из лагеря Нилова Пустынь были расстреляны.

ЛЮДИ СВОЕГО ВРЕМЕНИ
ИСПОВЕДЬ

   Это было в 60-е годы. Я тогда работал в художественной мастерской артели «Фотопарикмахер». Я писал портреты вождей, празднично украшал площадь Свободы, трибуну и административные здания ко всем дням красного календаря. По партийной линии я был прикреплён к партийной организации райисполкома, и вот я решил уйти из партии по своему убеждению. По уставу это было легко. 2 месяца не платить членские взносы, и ты автоматически выходишь из партии, но не тут-то было. Как только я проделал такую процедуру, то сразу же был вызван на бюро парторганизации. Бюро состоялось в одном из кабинетов райисполкома. Меня там чистили вдоль и поперёк. В заключении один из товарищей, человек достаточно высокого роста, бледнолицый, с постоянным характерным прищуром глаз, настоящий интеллигент, носил он толстовку, галифе и фетровые, бежевого цвета сапоги с отворотом, что тогда было очень модно у начальства. Он сказал мне: «Если вы не одумаетесь и не выбросите из своей головы эту дурь, то мы вас упечём в карьеры торфболота, откуда вы никогда не выберетесь». А время тогда было страшное. Люди исчезали бесследно. Шла вторая волна репрессий, и я свою мысль о выходе меня из членов партии забыл аж на целых 30 лет до 1986 года. Но судьба распорядилась так, что с этим человеком по партии мне пришлось встретиться второй раз. Это было в 70 годы. Для повышения работы в сельском хозяйстве партия послала на село работать руководящих работников города, кроме этого, каждое предприятие должно было выделять определённое количество рабочих рук. Все учебные заведения в сентябре месяце работали на уборке урожая. И вот однажды вечером меня вызывает к себе в кабинет директор школы и говорит, чтобы я по цепочке собрал свой класс для поездки в колхоз. Утром мы все собрались около школы и радостные и весёлые сели в открытую грузовую машину. Время это мы любили. Здесь мы познавали не только любовь к труду, но и чувства братства, товарищества, дружбы и любви. И самое главное свобода действия. Со смехом, песнями и весельем мы и не заметили, как приехали в Жданово. Нас там никто не встретил, что было очень странно. Никогда так не было. Мы высадились, и машина ушла в город. Я пошёл в правление совхоза. В коридорах стояла гробовая тишина. Кабинеты были все закрыты. Кабинет директора тоже. Это меня насторожило. Я пошёл на выход, но не дойдя до двери, моё шестое чувство мне подсказало, что здесь есть люди. Я вернулся к кабинету директора, взял за ручку и с силой потянул дверь. дверь щёлкнула, отворилась, и передо мной открылась немая сцена. Стоят люди, в основном работники горкома, с поднятыми стаканами, они смотрят друг на друга и на меня. Это

был дружеский тост за вступление на должность директора нового человека. После некоторого замешательства я доложил о нашем прибытии. Такое вероломное моё вмешательство не прошло даром. Нас не пожаловали. Не оставили работать в Жданове. А отправили пешочком, с хотулями в соседнюю деревню Жилино. Но где наше не пропадало. Мы пошли в Жилино. Вот и Жилино. Деревня в одну улицу. На одной стороне молочная ферма — управляющий Селованов. На другой речка, на берегу которой стоит курятник. В курятнике на привязи стояли два очень тощих телёнка. Я поинтересовался их судьбой, мне сказали, что они очень больны. Что у них туберкулёз. Их отделили от общего стада, чтобы не заразить дойных животных, и стоят они до особого распоряжения. Посредине деревни был пустой клуб с телефоном. Откуда можно было позвонить в любое время. Жильём, мясом, хлебом, молоком и картофелем нас обеспечивал совхоз. Бригадиром была Тоня. На следующее утро мы вышли на работу. Работа была трудная. Надо было теребить лён. Норма на каждого ребёнка — 2,5 сотки. Лён был очень засорён колючими травами, которые ранили руки детей. Соломку надо было отбирать, связывать в пучки и ставить в бабки. В этот день с работой мы еле справились, помогая друг другу. На следующий день работа пошла быстрее. Ребята пришли на работу с перчатками. А в дальнейшие дни мы стали выполнять норму до трёх часов дня и уходить домой. Об этом узнал директор совхоза. И вот однажды мы справились идти домой, а навстречу нам по полю едет полуторка. В кабине сидит шофёр и директор. Машина остановилась перед нами. Директор спросил: «Куда вы идёте?». Мы рассказали, что с работой мы справились, норму выполнили и идём домой. Он велел посмотреть на часы и велел работать дальше. Кроме этого предложил мне выпускать боевой листок, в котором показывать передовиков и нерадивых. Я ему ответил, что боевые листки нам ни к чему, так как мы работаем все друг за друга. А если мы будем работать сверх нормы, то за это надо платить. Он дал согласие. Я ему пожаловался, что у нас кончилось мясо. Он сказал, что разберётся в этом вопросе и мы расстались. Поздно вечером мы возвращались

домой и нам сообщили, что по домам разнесли мясо и очень много. Слово «много» меня насторожило. Я отправился к курятнику и смотрю, на изгороди висят 2 телячьих шкуры, мне стало понятно. Тогда я пошёл в клуб и стал разговаривать с директором. Поблагодарил его за мясо и сказал, что я запретил детям есть это мясо. Так как оно от больных животных. «Вы бы могли своих дочерей кормить этим мясом? Вы же отец!». Он меня тогда обозвал саботажником. Пообещал позвонить моему директору, чтобы он отозвал меня из совхоза и сказал, что поставит вопрос на бюро горкома партии о моём исключении. Я его поблагодарил за лестное предложение и сказал, что мне будет от этого лучше. В городе я отвечаю за детей 5 часов, а у Вас по 24 часа в сутки и что в город я поеду не один, а с куском больного мяса. Сдам его в ветбаклабораторию и тогда мы узнаем, кто прав, кто виноват. Вечером, когда мы пришли домой, всё мясо от нас было отобрано и заменено на петушков. А в последующие дни мы работали спокойно. Работа нам стала даже нравиться. Проработали до конца сентября и залезли на октябрь. Пока не позвонил директор школы и сказал: «Не пора ли вам сесть за парты?». Мы рассчитались с совхозом. Денег получили достаточно много по тем временам.
   Купили в подарок для школы огромную, вишнёвого цвета, бархатную скатерть, для стола актового зала. На остальные деньги заказали путёвки на весь класс через Калининский интурист в Грозный, но когда приехали в Калинин, наши путёвки были проданы и нам предложили поездку в Таллинн. Мы согласились и не прогадали. Вечером мы ложились спать в вагонах Калинина, а утром проснулись в Таллинне. Встретили нас хорошо, разместили в только что построенной высотной гостинице со скоростным лифтом. Питались мы в соседнем ресторане. Посетили все достопримечательности старого и нового Таллинна и весёлые и довольные вернулись в Осташков. На этом кончилась наша льняная эпопея. Но в 1986 году я из партии всё же вышел. Этот день я помню хорошо. Иду я вечером по Магницкой. Стояла хорошая погода, было 11 часов вечера. Навстречу в вечерней дымке мне идёт человек и говорит: «Борис, это ты?». Я говорю: «Я». Юрий Иванович и говорит мне: «Откуда идёшь?». «Из гостей. А ты откуда?».
— Из белого дома.
— Что вы там так поздно делали?
— Тебя разбирали, исключали из членов партии. Когда зачитали твоё заявление, я не понял, но когда мне сказали, что это Борис Фёдорович, убедился, что это ты.
Я у него спросил: «Какие результаты?».
— Исключили.
Итак, партия, в которую я вначале верил как в Бога, а она мне лгала всю жизнь, оставила меня в покое. Это произошло раньше, чем ушёл из неё Горбачёв и Ельцин. И партия развалилась. Из девятнадцатимиллионной партии осталась небольшая кучка сподвижников с растерянными капиталами.
Я об этом не жалею. Я прожил долгую, трудную, интересную жизнь, чаша которой была наполнена до краёв, и успел испить эту чашу до дна.

ЭПИЛОГ.

Закрываю последнюю страницу неоконченной книги. Кто-нибудь откроет её и закончит.
Если звёзды зажигаются, значит это кому-нибудь нужно.
Прошлое оно приятно, но возвращаться в него я не желаю.
Эту книгу я написал для памяти людской. Она коротка и коварна.

Б. Карпов