АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ РАССКАЗ
(ОЧЕРК)

      Моя биография начинается с моих родителей, которые являются уроженцами г. Осташкова. Дед мой Арсений был с Украины, а бабушка местная. Предки отца были маляры Карповы, которые работали в городе и окрестностях по обновлению и отделке каменных домов и храмов. Малярное мастерство ценилось очень дорого, если ты настоящий мастер,  а мастера тогда были прямо сказать отменные. Над материалом своим они работали как волшебники. Составы красок и растворов хранились в строжайшем секрете и передавались по наследству от отца к сыну. Известняк привозили с карьеров, обжигали на древесном угле, гасили в земляных ямах, где известь должна была полежать не менее года, а затем её можно было использовать для малярных и каменных работ. Каменных зданий было мало — отдельные храмы, а с указом Петра 1 вообще не строились, и только в конце 18 века строительство их стало возрастать. Основная причина бурного строительства каменных домов — пожары, как общегородские, так и частные, да и строить их было довольно дёшево. Глина бесплатна. Выезжает мужичок с семейкой в лес, где есть вода и глина. Вбивает в землю кол, вокруг которого будет ходить лошадь на верёвке, поливает глину водой, сажает на коня подростка,  и начался замес. Готовую глину затем формуют, просушивают под навесом, кладут в печь из сырца и обжигают до созревания. А зимой готовый кирпич на санях по первому снегу вывозят к месту стройки дома. По ценам ХХ-го века 150 руб. стоил озол из кожзавода и 150 руб. кирпичная кладка деревенского дома. Вот почему все деревни восточного берега Селигера построены в основном из каменных домов. Лес был дороже кирпича.
      Побелку зданий старались делать в сырую погоду, чтобы как можно дольше сохло. Внутри здания побелку производили при кипящих самоварах, чтобы воздух был сырой и насыщен углекислым газом. В таком случае на поверхности набела образовывалась прозрачная, очень прочная стекловидная плёнка и набел был блестящий и не мазался. Длительную сырость нельзя допустить — могла появиться плесень. Поэтому маляр здесь следи да следи, чтобы не переборщить, «ибо будет поруха большая» как говорил мой дед Иван Степанович по прозвищу Савостьян.
      Отец мой и его братья в связи с развитием кожевенного промысла и его прибыльности выучились сапожному мастерству, и в родительском доме по улице Малой Знаменской (на этом месте теперь построен магазин) организовали в нижнем этаже мастерскую по пошиву вытяжных сапог для рыбаков и всякого другого люда. Заказ они выполняли для заводчика Григорьева, который их обеспечивал товаром и деньгами, а взамен получал сапоги. Обмен происходил каждую пятницу, а суббота и воскресенье были разгульными днями (баня, питьё и отдых). Затем отец был вынужден уехать в Петроград. Там он устроился работать швейцаром в отель. Затем отец купил квартиру и приехал в Осташков за своей наречённой невестой. Свадьба была сыграна в Осташкове. Венчались они в церкви Преображения Христова. Медовый месяц провели в Питере.
      Вскоре у них родились дети Владимир и Сергей.
Отец в то время уже имел капитал и хотел открыть магазин, но революция резко изменила их жизнь. Он устроился работать на Мурманскую железную дорогу проводником. В эти тревожные дни к ним приехала из Осташкова погостить племянница Кузьмина Варя, да так и осталась, так как его жена заболела тифом и скончалась, а Варе пришлось взвалить всю работу по дому и уходу за детьми на себя.
      Через год отец сделал предложение Варе. Варя посоветовалась с подругами. Сложность заключалась в том, что отец мой был старше Вари на 28 лет, хотя он нравился ей, да и к детям она привыкла и дети полюбили её. Подруги ей посоветовали поставить условие, что она выйдет замуж в том случае, если венчание будет в церкви Александро-Невской Лавры, а это очень дорого будет стоить. Они знали, что отец скуп и не согласится, но просчитались. Отец раскошелился, и свадьба состоялась. Молодая красавица Варвара Арсеньевна подарила моему отцу трёх сыновей: Николая (1921—1941 гг.), Бориса (1925 г., меня), Юру (1931—1 990 гг.) и дочь Анну (1923—1924 гг.), которая в возрасте одного года умерла. Коля родился в Петрограде, а остальные в Осташкове, куда в 1923 году переехала вся семья (до Осташкова мать работала проводником вместе с отцом). В Осташкове мы въехали в коммунальную квартиру на Евстафьевской улице (общежитие финтехникума). В 1924 году по улице Орловского стали строить свой дом. В 1925 году освятили новостройку, я живу здесь по сей день. На Евстафьевской родились Аня и я, а на Орловской - Юра.
      Хотя наша семья была сводная, но очень дружная. Не дай Бог кого обидят, всем гуртом заступались. Первым уехал из дома Володя (умер в 1998 г.). Он женился на медсестре из больницы, на Александре Максимовне. Сначала они жили на Малой Знаменской, а затем под Москвою в Видном. Он всю жизнь работал на стройках пятилеток инженером. Затем дом покинул Сергей (умер в 1997 г.). Он уехал учиться в Симферополь в авиационный техникум. Всю свою жизнь он жил в Тушино и работал инженером на авиазаводе в КБ. Юра уехал в Конаково учиться на художника, а затем был направлен в Ленинград, учиться в высшем художественном училище. Это был талант, развиться которому было не суждено. Он рано скончался (в 1990 г. от рака желудка). Самый расцвет его творчества пришёлся на 1962—1964 годы. В эти годы он не жалел себя, работал целыми днями, делал сотни этюдов, лучшие увозил в Ленинград.
      Жизнь его была очень тяжёлой. Чтобы как-то выжить, он не отказывался от любой работы. Работал грузчиком в магазинах, на железной дороге, ночевал в парках и на вокзалах. Излюбленным местом для этюдов был Осташков и его окрестности (д. Городок и Машугина Гора). Зимой ходил на этюды на остров Хачин и в окрестности деревень Ботово, Слобода и Рудины. Обуви не было, так одевал чуни (лапти из верёвок). Были случаи, проваливался на озере под наст и с обледенелыми, полуобмороженными ногами добирался до первого жилья и этим спасался от гибели. Питался кто чем покормит. Часто вспоминал гостеприимство тётки Кати Воробьёвой и дяди Васи из Машугиной Горы, а также дяди Феди Зуева из Городка. Они всегда стремились его приветить, обогреть и накормить. К лучшим его работам можно отнести Байкальские полотна. В 1965 году он был отправлен, как лучший ученик Высшего Художественного училища г. Ленинграда, на дачу художников станции Зима. Там он пробыл два месяца и привёз оттуда много работ Забайкальского цикла, которые были увезены в Ленинград и там остались, две осени до морозов жил на острове Хачин, вёл монашескую жизнь, питался, что природа давала, и рисовал природу. Лучшими его учителями были природа и книга Чистякова по технике масляной живописи. Главной его загадкой была чёрная краска, он любил её и всегда с ней работал, прибавляя её в любые красители.
      Особым ребёнком в нашей семье был Николай (1921—1941 гг.). Он был очень активный и беспокойный мальчик, большой выдумщик, зачинщик и озорник. Своим поведением часто огорчал родителей. Ему ничего не стоило пойти в магазин взять с витрины банки с консервами и на улице накормить нас сорванцов, или перелезть через соседский забор и перекинуть нам со склада ящик с конфетами (монпансье) или выудить на червя в соседском дворе курицу, посадить нас пацанов в лодку и отправиться на остров Вороний варить суп из курицы, или расстрелять из рогатки в школе портрет Бубнова (1936 г.), тем самым, поставив родителей под криминал. А через несколько дней оказалось, что Бубнов является врагом народа и мой брат стал как бы героем дня, так как расстрелял врага народа.
      Он дрался везде, защищая слабых и даже пьяниц, которых милиция несправедливо забирала. Поэтому его знали все в городе, друзья уважали, враги побаивались. Под его прикрытием мне было легко, меня никто не трогал, зная, что я Колькин. Он был хороший спортсмен, занимал первые места по лыжам. В армию ушёл досрочно, из десятого класса в декабре 1940 г. по призыву партии. Закончил в Воронеже артиллерийское училище, был отправлен под Смоленск и в октябре 1941 года севернее Смоленска погиб. По всей вероятности он погиб по своей горячности.
      Единственная дочь, Анна, умерла в возрасте одного года. Смерть моей сестры Анны мать очень переживала. Чтобы смягчить горе, им посоветовали зачать нового ребёнка. И вот 3 января 1925 года появился на свет ваш покорный слуга.
Я своё детство помню с тех пор, когда я ещё ходить не умел. Я лежал на кровати в детской комнате, на большой родительской кровати и разглядывал блестящие шары на её углах, а в это время вошла бабушка с моей мамой и вели разговор обо мне. Я был страшный юбочник и ревнивец. Оторвать меня от юбки матери было проблемой. Мать занимала ответственные посты. Она была председателем МОПРа женсовета города, директором Битумсланской столовой, городской столовой, зав. кондитерского цеха городской пекарни (в Рабочем городке), директором маслосырзаводов в Сороге, Заселье, Костылёво, Машугиной Горе. Где бы моя мама ни была: на работе, на собрании, на демонстрациях я всегда был с ней и даже пытался уезжать с ней в другие города, но это мне не удавалось, она всегда меня обхитряла и уезжала без меня. Она была большая умница, общественница, всегда на виду. Она не была в партии, но все кто её знал, в том числе и мой отец, говорили, что она коммунистка, из-за чего с отцом у неё были очень серьёзные ссоры.
      В пять лет мать впервые повезла меня на пароходе «Максим Горький» в деревню, спасая меня от голода. Она тогда работала мастером Бельковского маслозавода. Эта первая поездка так захватила детскую душу, особенно когда они проезжали Никольский монастырь. Новые Ельцы и Берёзовское Городище с белоснежным храмом на горе, что затем в школе я рисовал в тетрадке церкви, а учительница мне ставила двойки с комментариями: «Рисовать церкви нельзя». Но это как раз и были первые шаги зарождения художника. Сама природа Селигера дала необъяснимый толчок к рисованию.
      Лес, поля, озёра. Волга. Селигер — это такая красотища, что диву даёшься, и разве это могло пройти мимо дарования, заложенного в человеке. Кроме того, в жизни каждого есть судьба.
      Начитавшись рассказов Гоголя, я полюбил писателя и решил нарисовать его портрет с учебника. Портрет получился удачный, все чада и домочадцы расхваливали его, и с этого момента я не расставался с карандашом. Труднее было с красками, они были дорогие.
      Когда появились краски, то рисовать стала вся улица Орловского. Ребята были очень дружные, делились красками, перенимали опыт в работе, свои работы выставляли в окнах на показ друг другу. Ходили чумазые, выпачканные в краске, но довольные и счастливые — они художники.
      Первоначальные академические знания по рисунку и живописи получали в стенах средней школы № 1. Были хорошие учителя — Яков Матвеевич Пикалёв и Капустников В. Я. (художник). В трудный голодный год — год сплошной коллективизации (это был 1931 г.) в нашей семье родился ещё один мальчик. Нарекли его Юрий. Церкви в то время были закрыты, и остался он некрещёный. На виске у него была белая метка, и прозвали его «Меткин». Няньками у него были братья и улица. Родители целый день были на работе. Улица Орловского была замечательной улицей — вся поросшая разнотравьем. Это был ковёр из цветов. Бабочки, кузнечики и самый главный враг - пчёлы и красные муравьи. Вот среди такой прелести мы и росли. Дети росли, родители работали. Любимыми играми на улице были футбол, крокет, лапта, чижик и попа загоняло, а о воде и говорить не приходилось — берег рядом.
      В Набережном саду выступают силачи, человек-невидимка в Воскресенском саду — идёт оперетта; в кожзаводском и железнодорожном играют духовые и струнные оркестры. Когда Селигер спокоен и красив, по его зеркальной глади далеко от города разносятся звуки четырех духовых оркестров, а иногда и струнного, руководимого Шиманским. Осташи почти каждый вечер под эти чарующие звуки гуляли в садах, по бульвару и центральным улицам. Гуляли все — и стар, и млад. Теперь это можно видеть только в большие праздники. В пивных в переулках играли гармошки и балалайки. Город жил мирной, сладкой жизнью. Театр, кино, на Торговой площади цирк под куполом, на звоннице с часами парашютная вышка — не бойся, прыгай. Развернуться есть где.